Жил да был один человек - самый лучший из нас. Он полюбил малиновку. Эта малиновка не была обычной птицей: во-первых - она обладала самым чудесным голосом на свете, во-вторых - не умела летать, и кроме того - это была симпатичная девушка, а вовсе не малиновка, хотя иногда ее так называли. Ее настоящее имя было Дженни Линд. Его звали Ганс Христиан Андерсен. Он ее любил, а она его - нет. Он хотел стать актером, метать гром и молнии, произносить страстные речи, ласкать королев и принцесс, но увы - совсем не умел держаться на сцене. И вот, чтоб заработать на кусок хлеба, он сочинял сказки. Андерсен умер в 1875 году. Свидетельством тому - могильная плита, памятник, и мнение любого просвещенного человека. О, если бы все было так просто... Как бы ему хотелось спокойно лежать в могиле - да вот не довелось. Ганс Христиан Андерсен сейчас невелик : шесть дюймов в высоту. Он жив. Сегодня я встретил его на кухне. Я читал его сказки, и только окончил вторую, как он появился из пустоты. И очутился между передними ножками моей табуретки. Господи, как странно он выглядел! На нем были зеленые китайские панталоны, синяя матроска, серебристые сандалии - без носков - и красный бархатный берет. "Я напугал тебя?" - спросил он. Я попытался заговорить, но мои дрожащие коленки сами ответили на этот вопрос, и он продолжил: "Спускайся с холодильника. Я не причиню тебе зла. Я Ганс Христиан Андерсен." Он произнес это так ласково, что я повиновался с пылом, поднявшимся от моего приземления. "Ты здорово прыгаешь!" - улыбнулся он, и я покраснел от удовольствия - ведь я люблю комплименты, даже самые необычайные. Тут я понял, что веду себя как-то странно, и постарался прийти в себя. Пускай сперва докажет, кто он такой. Пусть сочинит замечательную историю. Тут-то все и началось. Он завертелся волчком, сделал тройное сальто, встал на голову и пошел кружить на руках по всей кухне.
"Прекрати сейчас же!" - завопил я, ведь его движения были так стремительны и непредсказуемы, что пытаться уследить за ними было просто-напросто вредно для глаз.
Он тотчас остановился. Я поспешно поднял его на руки. Он похолодел и едва дышал. Я держал его в ладонях, пытаясь согреть, и тер ему лоб. Даже одежка его побелела. Наконец он приоткрыл веки, и я извинился перед ним, как только мог. Он был весь в холодном поту, я завернул его в теплую влажную тряпочку, оставив голову снаружи, и отнес в ванную. Я включил душ, подставил его под теплые струйки, и ему это понравилось! "Сделай погорячее", - попросил он. Я слегка повернул кран. Андерсен блаженно заурчал. "Еще горячее!" - прошептал он. Я рассмеялся. В ответ я услыхал заливистый смех такого чистого тона, что все пузырьки в аптечке полопались. "Jorgens blots plisk!" - закричал Андерсен по-датски, и это, видимо, означало, что ему уже полегче. Я положил его на полотенце и помог выбраться из тряпочки. На нем нитки сухой не осталось, и вся одежда была теперь алой - вся, кроме серебряных кисточек на сандалиях, которые он тут же стал заботливо вытирать, напевая что-то по-датски. Я поглядел в окно - розовые предзакатные лучи струились по всему небу. Два аэроплана мурлыкали в облаках. Белые шторы заволновались, как это обычно и бывает с наступлением летнего вечера, когда окна распахнуты и ясно видны японские фонари, освещающие притихшее озеро. Долгие синие тени укрыли все вокруг. Приближалась ночь. Мягкая, как бархат. "Зови меня Гансом", - сказал он, - "и знаешь что... давай я заберусь к тебе не колени и прошепчу кое-что на ухо.. Ага, вот так.." "Пожалуйста, не читай больше мои книжки", - сказал Ганс, - "потому что до тех пор, пока эти истории не покажутся людям скучными и бессмысленными, я не смогу умереть."
"Когда я был молод, я очень хотел, чтобы мои сказки стали бессмертными, или существовали, по крайней мере, несколько
веков - я был тщеславен"
|